Дым отечества [СИ] - Татьяна Апраксина

явился сам, или по воле своих вышестоящих. Почему, зачем — Асторре не спросил, оставил этот разговор до личной встречи. Он, пожалуй, был рад — может быть, доминиканец помог бы разобраться в скверных предчувствиях; опасался — по всему выходило, что Корво заставил «ласточек» помогать ему и монах будет вынюхивать повсюду следы чернокнижия, богохульства и нечестивого противления Церкви…

Ничего он уже не будет.

— Ему сказали, что на колокольню Святого Петра теперь можно разве что по веревке, как звонари лазят… и он решил подняться на стену. Шел по каменной лестнице, потом вдруг развернулся и свернул на деревянную, маленькую, к одному из часовых. А тот копье уронил и доминиканца с лестницы и снесло. Он его не видел, — быстро поясняет гонец, — часовой святого отца, не видел и не мог, он спиной к нему стоял, со сменщиком разговаривал и руками размахивал, вот и уронил.

— Что за часовой? — Случайность кажется настолько глупой, что ничем кроме случайности быть не может. На первый взгляд. Копье уронил… не вовремя так, спиной стоял. Нарочно не придумаешь, только само неудачно сложится, да?

— Пьеро да Камерино, еще Четыре Щегла зовут. Зять среднего де Боски. Говорят, очень хорошо в деньгах понимает — только женился, переехал… Его тут все знают, хороший человек, не жалуется. Храбрый. Поет. Истории рассказывает. Сам не зевает, другим не дает.

— Вы к этим щеглам, — цедит Асторре, — приставьте людей. Много и разных. Чтобы он, Господь не приведи, не понял, что он все время на глазах. Ни во что не вмешивайтесь, только смотрите. Даже если это совпадение, я не верю, что орудием такого несчастья можно стать случайно. Будут другие.

Он поворачивается к бочке и видит — поверхность воды сплошь засыпало пеплом.

* * *

Большая серая цапля сидит за походным столом по правую руку от хозяина — дорогой гость, первый из союзников; напротив цапли… пожалуй, молодой пардус: надменный и опасный красавец Джанпаоло Бальони. Хорошо смотрелся бы в картинной галерее. В виде трофея — еще лучше.

Завтрак очень прост, почти как в старых книгах — хлеб, сыр, пряная весенняя зелень, разбавленное вино. Это ужины, даже в военном лагере, хозяин устраивает такие пышные, что повсеместно шутят — счастлив тот, кто побывал на обедне у отца и ужине у сына. Обстрел еще не начался, поэтому к спокойной застольной беседе не примешиваются ни грохот, ни брань. Дым и гарь пока еще не лезут в рот, нос и уши.

Большая серая цапля, Альфонс д'Эсте, любит и кипение событий, плотную гущу, из которой можно выхватить то одно, то другое — и эти спокойные завтраки, единственный тихий час за все сутки, включая ночное время.

За столом говорят почти только об осаде — и еще о внешних делах. Цапле нравится эта деловитость, отсутствие пустословия, похвальбы, скабрезных шуток и глупых сплетен.

Ему вообще постепенно все больше и больше нравится будущий, — в этом он почти уже не сомневается, — родич. Если Лукреция по характеру хоть на треть похожа на брата, — а что она красива, умна и получила изысканное воспитание, Альфонсо уже знает, — то в этом браке ожидаются многие приятности; а, забрав жену в Феррару, можно не опасаться, что тебя постигнет участь предшественника… кстати, нужно выбрать момент и расспросить Корво о причинах ссоры в Папском семействе.

— Все-таки непонятно, какой дьявол понес попа на стены… — говорит Бальони соседу слева, начальнику артиллерии.

Тот с хрустом пережевывает листья зелени, которых набил полный рот. Всегда-то у него все на бегу, даже если он сидит на скамье, все равно бежит куда-то внутри себя.

Цапля поворачивает к парочке напротив левое ухо — получается так, что смотрит он на Корво, а слушает тех двоих.

— Дьявол, это да… — отвечает марселец, называть его «аурелианцем» как-то не получается, тем более что Марсель уже Аурелии и не принадлежит. — Какой, не знаю. Если случайность, значит город особо невезучий. Если не случайность, он там что-то увидал. По своей части или по нашей.

Тут артиллерист прав — доминиканцу на глаза могла попасться и не чертовщина, а, например, очень слабое место в обороне, которое до его отъезда не успевали заделать. И кто-то прямо там, на стенах, мог испугаться и поторопиться. Нет предела тому, на что толкает людей глупость. Прав Делабарта еще и в том, что в Фаэнце подумали, не могли не подумать — Трибунал теперь стал глазами и ушами Чезаре Корво. Так, собственно, считают и по эту сторону стен. Не все знают, что доминиканцы — как черно-белые кошки, шныряют, где хотят, не пустишь в дверь, влезет в окно, и всех твоих мышей переловит, хоть бы никто и не просил.

Сам хозяин вполуха следит за разговором, слишком спокойно, даже без полуулыбки — озабочен и недоволен. Сильно и давно, с того часа, как из осаждаемой крепости сообщили о печальной участи отца Агостино. Подозревает злой умысел, а кто его, спрашивается, не подозревает?

Хотя, по чести говоря, получи по лбу древком падающего копья — слетишь вниз как самая настоящая ласточка.

Впрочем, по-настоящему любопытный человек, сидя за этим столом, задавался бы совсем другим вопросом: почему артиллерией Корво сейчас заведует чужак Делабарта, отозванный для этого из Имолы, а не Вителоццо Вителли, на весь Полуостров известный мастер. И почему Вителли с этим решением не спорит.

Серой цапле же все давно уже ясно. Вителли здесь нет, потому что Вителли занят другим, куда более важным делом — готовится к походу на юг. Здешние орудия на Пьомбино и Капую не пойдут. Туда двинутся совсем другие, уже способные пробить толстые стены. И этот обоз выступит раньше армии… Тот, у кого есть глаза и уши, узнает все, что хочет узнать.

Армия рано или поздно возьмет Фаэнцу, отдохнет, поправит снаряжение, пополнит обозы и двинется на юг, а Мартен Делабарта вернется в Имолу; главное для д'Эсте — проследить за тем, чтобы марселец не уволок с собой больше мастеров, чем это удобно самому Альфонсо. Соперник тоже все прекрасно понимает и порой перешучивается в духе